Тимиредис: Герцогство на краю - Страница 105

105

Нет. Это не выход. Тин права. Надо просто убрать его куда-нибудь с глаз подальше. И не трогать. Хотя хочется… очень хочется… хоть пальцем…

Значит, если не могу с собой справиться, хранить его нельзя. Завтра взлечу над морем и заброшу в воду. Оттуда мне его не достать.

Хорошо хоть Аскани спит и не чувствует моего смятения.

Но почему, почему я так обиделась? Отчего мне так больно? Ведь я пережила, когда целая деревня смотрела на меня как на отбросы. Перетерпела последнюю встречу с Зимкой и Елькой. Перенесла пренебрежение лорда Бараки и его приближенных в замке Сайгирн. Но предательство Шона нанесло глубокую рану. Именно предательство. Потому что сначала он сам подошёл ко мне, улыбнулся своей безумно обаятельной улыбкой… и я поверила в его доброту, в то, что он — другой, хороший и видит во мне человека. А оказалось, за его дружелюбием пряталось такое же отвращение, как и у тех, прежних. Что же, это — урок. Люди лгут. И люди непостоянны. Может быть, однажды и Аскани разглядит меня как следует и повернется спиной. Почему-то вспомнилось, как в тот день, когда я узнала, кто мои родители, первой реакцией Аса стало отшатнуться прочь. Неважно, по какой причине. Но вышло, что все его слова о том, что «я отдаю себя тебе, добровольно и навсегда», — это неправда. Поменялись обстоятельства, и он как дал — так и назад взял. Выходит, верить я могу одной лишь Тин. Только она меня никогда не оставит, не бросит, не предаст.

Захлопнула ящик, погасила свет и, подтянув колени к груди, натянула одеяло на уши. Приятно — свежее белье лавандой пахнет. А что холодно — ерунда. Сейчас согреюсь.

Сон не шёл. Жалко, нет Бри. Поболтали бы…

— Поговорить надо. Почему ты выбросила амулет?

Дёрнувшись, открыла глаза. В изножье моей постели притулилась чёрная фигура, похожая на большого нахохленного ворона.

Краш фэк! А по ночам герцоги наносят друг другу визиты, чтобы надавать по лбу…

Вот о чём, спрашивается, нам ещё говорить? Если открою рот, просто попробую хоть что-то объяснить — разревусь. Но такого я себе не позволю. Не хочу снова унижаться. А он? Я думала, он добрый. А ему нравится мучить. Не хочу больше ни видеть его, ни слышать. Я его не звала. Но выгнать не могу, сил не хватит. Значит… значит, надо уйти самой. Потому что быть с ним рядом — невыносимо.

Зажмурилась… и нырнула на свою ледяную поляну. И представила, как вокруг, закрывая лес, луну, небо, отгораживая меня от всего мира, вырастает, потрескивая, ледяной купол — чтоб никто не прошёл, не пробил, не проломил.

А меня — меня нет. Я сама всего лишь снег. Ледышка. Сосулька. Бесчувственная и холодная.

Не выходит… всё равно больно. По щекам катятся слезы и превращаются в льдинки. Вот! Хочу стать льдом! Совсем! Навсегда! Бросилась грудью в снег, обняла, запустив в сугроб руки по плечи, чувствуя, как цепенеет тело… Волну жалко… но Ас о ней позаботится. А у Тин теперь есть Росс. Я — лёд… Темно, холодно… Ухожу…

Очнулась от голоса рядом. Расстроенное:

— Ну и что я, дурак, наделал? — и укоризненное: — А ты, ты чем думала? Еле вытащил… Очень умно. Назло бабушке уши отморожу. И как тебя греть, если трогать нельзя?

Открыла глаза. Посмотрела на нависшее надо мной озабоченное лицо с кривоватым носом и поняла — мне всё равно. Кто что подумает, умно или нет. Сейчас просто страшно трещит голова и не хочется видеть никого, кроме Тин. Особенно этого. Кажется, я его ненавижу… Пусть забирает свой амулет и катится в Ларран. Хуже Ельки с Зимкой. Те хоть не врали, не прикидывались добренькими.

— Что ж ты творишь, кузнечик маленький? Так на меня обиделась? Как же тебе растолковать-то, что происходит…

А я и без него знаю. И про кубок судьбы, и про то, что я — мерзкая помесь таракана с косиножкой… Или ему надо высказать это вслух? Ну, пусть. Мне уже действительно без разницы. Только чтоб потом исчез. Пропал. Испарился. Пусть проваливается в свой телепорт!

— Ты всё не так поняла. — Почесал нос, задумался. — Я знал про усиление чувств, но думал, что то, что я испытываю, это просто симпатия. Человеческая симпатия. К твоей смелости, сообразительности, любознательности, упорству… А оказалось иначе. — Вздохнул. — Вот как такое девочке-подростку объяснить? Придется, наверное, без экивоков. А то ты опять не так поймешь. — Вздохнул второй раз, почесал ухо. — В общем, ты не противная, всё наоборот. Помнишь, тогда, на Луне, мы играли в салочки и я на тебя налетел? И мы висели нос к носу?

Помню. Но постараюсь забыть. Больно…

— Я тогда увидел, как ты изменилась за год. Ты будешь очень красивой, — улыбнулся. — Знаешь, мне всякие страсти-мордасти глубоко равнофигственны, но когда в двух пальцах от лица часто дышит юная девушка с влажными, розовыми, как лепестки мальвы, губами, хлопает огромными глазищами, похожими на осенние лесные озера… И в Чёрной башне… Ты стояла в белой просвечивающей рубашке напротив окна. Тоненькая, гибкая, с распущенными волосами. А когда поднесла, прогнувшись, сосуд к губам… Понимаешь? Я же обычный мужчина с нормальными реакциями. Вот оказалось, что меня к тебе тянет.

Чего тянет? Пинка дать? Ну, дал тогда, в коридоре. Зажмурилась — голова раскалывается… только б не заплакать. Натянула по макушку одеяло и зажала руками уши. И представила внутри головы ледяной панцирь — чтоб не достучаться было. И пусть говорит, или не говорит… я не слушаю.

«До тебя вообще доходит, о чем я толкую? Ты не противная, а красивая. Но мне к тебе приближаться нельзя».

Ох, для него же мой ментальный щит — как лист бумаги, пальцем проткнуть можно. Но зачем он это делает? И зачем врёт? Красавица чудо-юдо — таракашка-косиножка, ага. Вот какого фига ему сейчас от меня надо?

105